«Не люблю профессиональных остряков, эстрадные скетчи, заготовленные шутки и каламбуры... Никогда не помню анекдотов. Но меня неизменно восхищает «улыбка Бога», которой пронизана любая человеческая жизнь. Сколько порой юмора, остроты и сарказма в самой обычной повседневной ситуации; нужно только уметь все это разглядеть, выудить из котомки жизни и изобразить на бумаге. Ибо никакой юморист по изобретательности сюжета не может сравниться с самой жизнью. Именно она неизменно вызывает слезы, будто Создателю совершенно все равно, от чего человек плачет: от смеха или от горя. Ибо в любом случае — разве для Него это не славное развлечение, — вся наша жизнь?» Дина Рубина.»

Истории скитаний, истории повседневности, просто истории. Взгляд по касательной или пристальный и долгий, но всегда — проницательный и точный. Простые и поразительные человеческие сюжеты, которые мы порой ухитряемся привычно не замечать. В рассказах Дины Рубиной всякая жизнь полна красок, музыки и отчетливой пульсации подлинности, всякое воспоминание оживает и дышит, всякая история остается с читателем навсегда.

«Солнце склонялось к вечеру, когда он вышел из дома с мольбертом и ушел в поля. Там, прислонив мольберт к стогу сена, достал револьвер и выстрелил себе в сердце. Однако рука, всегда послушная глазу, когда держала кисть, на сей раз подвела: пуля попала в диафрагму. Доктор Гаше, которого вызвали к постели умирающего художника, немедленно послал записку его брату, и, когда тот ворвался в душную комнатку и бросился к кровати, Винсент сказал ему виновато: «Опять промахнулся». Брат зарыдал. — Не плачь, — устало проговорил художник. — Тоска все равно остается». Д. Рубина.»

«Сколько ни живи, никак не избавишься от изумления перед этой самой жизнью. Я не вкладываю в слово «изумление» непременно положительный смысл, наоборот, с годами он становится все более отрицательным. Получается, все, перед чем ты в юности благоговел: искусство, любовь, преданность дружбе…ну, и так далее — по программе внеклассного чтения и опытов первой влюбленности, — все это как бы чертеж, предварительный набросок, по которому твердая рука безжалостной жизни начинает делать пометки и писать на полях скептические, а порой и издевательские примечания. И в конце концов, этот чертеж, этот испакощенный листок та же самая рука сминает и выбрасывает в мусорную корзину. Или растапливает им огонек в чужой печке. В сущности, это — правило, за редким исключением… Но почему тогда бьется и по-прежнему замирает сердце, стоит повеять весне — неважно какой, сорок пятой или семьдесят второй? Почему так дороги чьи-то шаги, уже не очень и твердые? Почему самой большой мечтой человечества является сказка о новой жизни? О новой, несмотря ни на что, совсем новой жизни? Неужели все мы — безнадежные романтики? Дина Рубина.»

Воистину, ни один человек на земле не способен сказать – кто он. Гений подделки, влюбленный в живопись. Фальсификатор с душою истинного художника. Благородный авантюрист, эдакий Робин Гуд от искусства, блистательный интеллектуал и обаятельный мошенник, – новый в литературе и неотразимый образ главного героя романа «Белая голубка Кордовы». Трагическая и авантюрная судьба Захара Кордовина выстраивает сюжет его жизни в стиле захватывающего триллера. События следуют одно за другим, буквально не давая вздохнуть ни герою, ни читателям. Винница и Питер, Иерусалим и Рим, Толедо, Кордова и Ватикан изображены автором с завораживающей точностью деталей и поистине звенящей красотой. Седьмой роман Дины Рубиной открывает особый этап в ее творчестве.

Всегда и во всем меня интересует только человек со всеми его потрохами: любовью, одиночеством, беспокойством, тщеславием, желанием бежать до горизонта высунув язык, ужасом перед смертью, жаждой счастья, а главное — с его вечным ожиданием Мессии, который вот явится с минуты на минуту и распутает наконец все, что мы тут, на Земле, запутали.

«Но вот один вопрос я бы ей задал. Наверное, трудно, спросил бы я, носить под сердцем ребенка от одного мужика, а обнимать другого. Наверное, трудно, спросил бы я, говорить при этом нежно: «Наш маленький...». Наверное, трудно, очень трудно улыбаться, когда мужчина бережно притрагивается к большому, драгоценному для него животу, чтобы почувствовать толчки чужого ребенка? А, ладно! Словом, в положенный день я сложил в пакет необходимые для младенца вещички, все честь по чести, и пошел в роддом. Между прочим, даже с цветами. Уж что-что, думал я, а цветы она заслужила, все-таки настрадалась, человека родила, моего — не моего, какая разница, боль одна. Дина Рубина.»

«Эти две старые повести валялись в архиве писателя — то есть в кладовке, в картонном ящике, в каком выносят на помойку всякий хлам. Недавно, разбирая там вещи, я наткнулась на собственную пожелтевшую книжку ташкентского издательства, открыла и прочла: «Я люблю вас... — тоскливо проговорил я, глядя мимо нее. — Не знаю, как это случилось, вы совсем не в моем вкусе, и вы мне, в общем, не нравитесь. Я вас люблю...» Я села и прямо там, в кладовке, прочитала нынешними глазами эту позабытую повесть. И решила ее издать со всем, что в ней есть, — наивностью, провинциальностью, излишней пылкостью... Потому что сегодня — да и всегда — человеку все же явно недостает этих банальных, произносимых вечно, но всегда бьющих током слов: «Я люблю вас». Дина Рубина.»

«Там, наверху — по моему ведомству, — всегда заботились о том, чтобы я понимала смысл копейки. А поскольку от природы я — мотало, то для такого понимания приходилось меня тяжко учить. Полагаю, выдумывание принудительных работ входило в обязанности моего ангела-хранителя. Это он выписывал наряды. Пускаясь в то или иное предприятие, я всегда предчувствую, как посмотрят на дело там, наверху: потреплют снисходительно по загривку или как говаривала моя бабушка, «вломят по самые помидоры». И некуда деться — я обязана сполна уплатить по ведомости, спущенной мне сверху, даже если невдомек мне — за что плачу.» Д. Рубина.»

Когда расстрелянная девушка выбирается из братской могилы; когда в собственной семье ты обнаруживаешь историю оголенной страсти и преступления; когда расследование убийства в зимнем туманном городе открывает каббалистические глубины спора Света и Тьмы — тогда становится ясным, что всякая судьба достойна рассказа, если к ней обращены острый глаз и чуткий слух писателя.

«Художник — герой этой книги. Тревожный, мнительный, вздорный, трагичный... — личность, как правило, необаятельная... и все же чертовски для людей привлекательная! То, что у обывателя зовется «творчеством» и подразумевает богемную легкость жизни, безделье, пренебрежение приличиями, то для художника оборачивается тяжким ярмом таланта, вечным мятежом и той бесконечной битвой за Жизнь, которую он ведет со Смертью.»

Да, в Иерусалиме много сумасшедших, скрывать это бессмысленно. Сам рельеф местности, исторический антураж, многотысячелетний религиозный накал, короче – весь комплекс возвышенно-эпического настоя бытия — весьма и весьма располагает впечатлительную личность к тому, чтобы спятить. Местная психиатрия даже может похвастать специальным диагнозом: «Иерусалимский синдром», который встречается лишь в одном месте на земном шаре, но зато уже самом примечательном, самом загадочном месте.

«Роман Дины Рубиной «Белая голубка Кордовы» — это книга о талантливом художнике, влюбленном в искусство авантюристе, фальсификаторе с душой истинного гения. Блистательный интеллектуал и обаятельный мошенник Захар Кордовин, покинув Россию, наслаждается жизнью. Читает лекции по истории живописи, пишет книги и... подделывает картины, выдавая их за оригиналы и зарабатывая на этом немалые деньги. До поры до времени все идет хорошо, — но лишь пока прошлое не предъявит Кордовину свой жестокий счет. «Белая голубка Кордовы» — один из лучших и самых известных романов Дины Рубиной.»

«Ах, как много на свете кошек, нам с тобой их не счесть никогда, Сердцу снится душистый горошек и звенит голубая звезда... Это Есенин... Нет, я не хочу сказать, что лично меня как-то душевно или биографически касается то, что происходит в этой моей давней, малостраничной и не втискиваемой ни в один привычный формат пьеске. Просто когда-то давным-давно я видела этого черного кота, и этого неприкаянного молодого человека, снимавшего именно эту халупу на улице Лесной... И почему-то мне кажется, что в вопросах любви и привязанностей нашего сердца мало что изменилось за все минувшие годы...» Дина Рубина.»

«Малларме утверждал, что мир существует, чтобы войти в книгу. Для меня любовь — вчера, сегодня и завтра — материал для будущей книги. И не только моя любовь, и не только любовь, а все вообще, что со мной и с миром вокруг меня происходит. Мои душа и тело, мои близкие и не близкие, мои враги, моя вселенная, короче, моя единственная жизнь вчера, сегодня и завтра — материал для будущей книги. «У художника нет личной жизни... Все его изыскания — лишь ширма, за ней же только и всего — человек, страдающий нестерпимо от того, что нет в мире места нежности». Это написал английский писатель Лоренс Даррелл в своем романе «Жюстин». Мне нечего к этому добавить». Дина Рубина.»

В книге собраны монологи — рассказы от первого лица, в которых звучат одинокие страстные голоса людей, безоглядно доверчиво ведущих рассказ о своей судьбе.

«Чокнутые», безумцы, чудаки и нелепые люди — частые персонажи произведений Дины Рубиной. «Странные» люди интересны писателю: за ними тянется шлейф историй, несчастий, приключений...»

«На первый взгляд сюжеты романов трилогии Дины Рубиной ни в чем не пересекаются. Это разные темы, разные истории, разные герои. И все же по мере продвижения к финалу последнего романа «Синдром Петрушки» основной замысел автора, поначалу мерцавший за перипетиями событий, за сложной игрой смыслов, за постоянным двоением тем и героев, неожиданно вспыхивающий в деталях, воплощается в более явные образы. И тогда обнаруживается внутреннее сходство героев. Все они — странные «люди воздуха» — подчас в самом буквальном смысле: воздушная гимнастка Анна из «Почерка Леонардо» всю жизнь посвящает зеркалам, их глубинной сути; талантливый художник Захар Кордовин свой немалый дар отдает сотворению подделок, иллюзий; гениальный кукольник Петя из «Синдрома Петрушки» вообще занят созданием «иной реальности» — жизни кукол. И апогей этой немыслимой «легкости бытия» — его танец с пустотой в эпилоге.»

«…Что-то осталось во мне после того побега из пионерлагеря, после той длинной ночной дороги домой; я думаю – бесстрашие воли и смирение перед безнадежностью человеческого пути. Что увидала я – ребенок – в том неохватном, том сверкающем окне вселенной, о чем догадалась навек? Что человек одинок? Что он несчастен всегда, даже если очень счастлив в данную минуту? Что для побега он способен открыть любое окно, кроме главного – недостижимого окна-просвета в другие миры…?» Дина Рубина.»

Эта история случилась потому, что у Пэна Трикитака был дедушка, который носил брегет. Нет, не так. Эта история случилась, потому что однажды Пэн Трикитак потерял аппетит. Нет, не так. Потому что Пэн Трикитак и эсквайр Смит отправились на поиски призвания, а нашли калоши. Опять не так. Потому что Пэн Трикитак на воздушном шарике полетел в гости к тете Тротти. Все равно не так. Потому что Пэн Трикитак нашел собаку… Или хобби… Или корову… Все не то. Эта история случилась потому, что Пэн Трикитак и его сосед эсквайр Смит искали ПРИКЛЮЧЕНИЙ. Неудивительно, что приключения НАШЛИСЬ. В книге Дины Рубиной «Джентльмены и собаки» — приключения и открытия, поиски себя и пропавших животных, а также путешествия, которые заводят в соседний город, в лес или за горизонт.